Материал подготовила член союза журналистов России,
Поисковик-краевед Дэя Григорьевна Вразова,
Посвящается подвигу речников и моряков периода
Сталинградской битвы.
E-mail: deya212@rambler.ru
Стр.1 / Стр.2 / Стр.3 / Стр.4 / Стр.5 / Стр.6 / Стр.7 / Стр.8 / Стр.9 / Стр.10 / Стр.11 / Стр.12 / Стр.13 / Стр.14 / Стр.15 / Стр.16 / Стр. 17 / Стр.18 / Стр. 19 / Стр.20 / Стр.21 / Стр.22 / Стр. 23 / Стр.24 / Стр.25 / Стр.26 / Стр.27 / Стр.28 / Стр.29 / Стр.30 / Стр.31 / Стр.32 / Стр.33 / Стр.34 / Стр.35 / Стр.36 / Стр.37 / Стр.38 /
О друзьях-товарищах
После войны я никогда не думал, что встречусь с кем-либо из 84-й бригады. Однако, спустя много лет, в начале 60-х годов, я прочел роман Константина Кудиевского «Песня синих морей» и узнал, что это тот самый Костя, который утешал меня — слепого — в Теряевой Слободе, выяснил, что он живёт в Киеве, является членом Союзов кинематографистов, писателей и журналистов СССР, по его сценариям поставлены кинофильмы «Опережающий ветер», «Трое суток после бессмертия», «Падал иней», «Назвать ураган Марией», «Семнадцатый трансатлантический» и др. После «Одного дня Ивана Денисовича» и «Матрёниного двора» — тягостных и мрачных, обличающих не только систему, но и человека, от «Песни синих морей» я как будто получил глоток свежего воздуха, чистоты. Роман о мужском долге, о любви и верности, о мужестве и благородстве, о чести и достоинстве, о хорошем сердце, да плюс ещё — о романтике моряков и мореходов, и о минувшей войне, увиденной глазами 18-летнего юноши, т.е. и моими глазами: мне в начале войны было 19 с половиной.
Как по мне, книга и по своим художественным ценностям, образности, языку, силе чувств и переживаний не уступала солженицынским опусам. Но речь не об этом. Я — не литературовед. Я был в 41-м таким же Колькой Лаврухиным, только родившимся не в Стожарске (то бишь Цюрупинске или даже тогдашних Олешках) на Херсонщине, возле моря, соль и стихия которого пропитали детство Кости, а в Полесском краю, в Чернигове, вдали от моря, но на зачарованной Десне. Я не собирался стать моряком, кадровым морским офицером, как Костя Кудиевский, меня на флот привела война. И, может быть, кабы окончилась она, как нам обещали, на вражеской территории в первые дни или месяцы после её начала разгромом фашизма превосходящими его во всех отношениях доблестными Красной армией и флотом, я мог бы остаться в кадрах ВМФ, окончил бы училище или академию и стал бы, как Колька Лаврухин, командиром судна (не эсминца «Зоревой», а какой-нибудь счастливой подводной «Щуки», или несчастливых «Комсомольца» или «Курска»). Не судилось. На «Щуке» я успел пройти в качестве штурманского электрика только один поход, а славная моя война прошла в морской пехоте в обороне Ленинграда, Москвы, Сталинграда, в болотах Северо-Западного фронта, где я получил уже общевойсковое офицерское звание, как командир отдельного взвода пешей разведки, и с морем покончил навсегда. У Кости (и его Кольки Лаврухина) путь был немножко иной, но начало пути такое же. Он в 1940 году поступил в Военно-Морское инженерное училище («Дзержинку»), куда до войны был конкурс каждый год не менее 5 человек на место. А когда грянула война, курсанты училища уже в начале сентября оказались в окопах Ленинграда… Мы встретились в начале 1982 года, и нашим воспоминаниям не было конца. Примерно, в это же время — в марте 1982-го — я увидел по телевизору передачу «Клуб фронтовых друзей — Победители», в которой участвовал мой командир пулемётного взвода Лев Николаевич Масленников, а также Володя Ахутин («дзержинец», разведчик 84-й) и некоторые другие. Тогда-то мне стало известно, что Ахутин, Рэм Жуков и Костя Гамаюнов — знаменитые профессора, доктора технических наук, живут в Ленинграде. А в Москве живут Лев Масленников и академик Кириллов - Угрюмов, председатель ВАК при СМ СССР. Я, конечно, встретился с Лёвой Масленниковым, отставным капитаном 2-го ранга. Он после ранения под Москвой и излечения участвовал в морских сражениях в составе Краснознамённого Балтфлота. Лев помнил меня, даже запомнил, что отобрал у меня для Шангина трофейные пистолет и автомат. У нас со Львом оказался также общий знакомый — Александр Николаевич Туровец, который был начальником разведотдела 15-й ГОМСБр, моим непосредственным начальником в 1942—43 годах, а Лев служил с ним на Тихоокеанском флоте. В день 40-летия Победы, в 1985 г. мы втроём встречались в парке им. Горького в Москве и сообща отметили замечательный праздник. Костя Кудиевский был на год младше меня. Он умер 3 мая 1992 года в возрасте 69 лет. Он собирался написать книгу о героических моряках 84-й бригады в битве за Москву, но замыслу не суждено было сбыться. В Киевском товариществе ВМФ СССР Костю вспоминают часто, пока ещё живы его друзья по совместной войсковой службе, по работе после выхода в отставку. Я рад, что мне довелось быть его другом и горд тем, что являюсь одним из немногих носителей воспоминаний о нём. Он был не только хорошим писателем и хорошим моряком. Он был ещё и прекрасным другом. Тогда же меня уложили в люльку, подвешенную под крылом санитарного У-2, и через час я уже оказался в специализированном глазном отделении военного госпиталя в Москве. Через 8 дней, 31 декабря 1941 года профессор в тёмной комнате снял повязку с моих глаз, и я увидел его широкую добрую улыбку. Это был лучший подарок к Новому году. Хотя мне уже до этого много раз говорили, что зрение вернётся, что ожог совсем не опасен для глаз, я всё же не до конца верил этим обещаниям. А вдруг утешают, вдруг это — ложь во спасение! Поэтому прозрение 31 декабря стало для меня огромным радостным событием. Профессор-окулист немного омрачил его, сказав, что для полной надёжности излечения повязку на глаза придётся вернуть ещё дня на 3—4, но я стал упрашивать его разрешить мне пойти вечером в актовый зал на праздничный концерт без повязки, и он согласился, приказав дежурной сестре снять мне повязку перед концертом, а после концерта надеть её вновь. Я уже затеял бегство из госпиталя к дяде, живущему в Москве. Обо мне никто из родных ничего не знал. Почта работала плохо. И я решил добраться до дяди, а он назавтра сообщит телеграммой в Горький родителям, что я жив и уже почти здоров. А далее произошло вот что. Я упросил сестру-хозяйку выдать мне из каптерки на концерт мое матросское обмундирование, и в нём с раненой левой рукой, которая была подвешена на бинте за шею, при содействии товарищей по палате я сбежал. Перед тем, по совету одного москвича, знавшего, как сложно с продуктами в Москве, я добыл в столовой буханку хлеба, завернул её в газету и выбрался в госпитальный двор. Возле дверей стоял грузовик, в кузов которого пожилой солдат-шофёр грузил пустые бутылки в ящиках. Когда он окончил погрузку, ребята подсадили меня в кузов, где я сел между ящиками и незамеченный выехал с территории госпиталя. Когда проехали минут 15—20, и я изрядно замёрз, я постучал по кабине, и солдат-шофёр увидел меня, окоченевшего. К тому же повязка на раненой руке промокла, и кровь выступила даже на перевязи-бинте, надетой через шею. Шофёр испугался и хотел везти меня обратно в госпиталь, но я заверил его, что нахожусь, чуть ли не рядом с домом своего дяди, где мне окажут нужную помощь, и солдат оставил меня на улице, а я даже не знал, где именно нахожусь. Пока я нашел ориентиры и понял, что нахожусь возле бывшего ГУМа (тогда он не функционировал как магазин) на ул. Куйбышева, я совсем окоченел. Только собрался пересечь эту улицу от ГУМа в сторону Москвы-реки, как увидел, что слева мчится ЗИС в сторону Спасских ворот Кремля, а улицу перегородил забуксовавший небольшой грузовичок, поднимавшийся от Замоскворецкого моста. Раздался визг тормозов, и ЗИС остановился прямо передо мной. На улице — ни души. Почти стемнело. Было часов 6 вечера. Я увидел на заднем сиденье ЗИСа маленького рябого человечка с усами, лицо которого было мне очень знакомо. Он внимательно смотрел на меня. Что это был И. В. Сталин, я понял только тогда, когда увидел мчащийся по улице второй ЗИС (открытый) и стоявших в нём энкаведистов с пистолетами, направленными на меня. В одно мгновенье я сообразил, что сейчас буду застрелен отставшей охраной, как террорист, стоящий с бомбой возле автомобиля Сталина в матросской форме. На мое счастье, буксующий грузовик освободил проезд, сдав назад, машина Сталина двинулась в Кремль, а я поднял руки вверх, и буханка хлеба вывалилась на снег у моих ног из развернувшейся газеты. Охрана медленно проехала мимо, пистолеты направлены на меня, я всё ещё стоял с поднятыми руками, а по спине у меня струился холодный пот: я ждал выстрелов. То, что их не последовало, я расценил как чудо. Анализируя потом ситуацию, я сделал вывод, что меня не застрелили только потому, что охрана испугалась ответственности за то, что отстала от охраняемого объекта. Они, конечно, облегченно вздохнули, увидев, что упала буханка хлеба, а не бомба. Стрелять было уже поздно. За это им могло не поздоровиться. Когда я пришел в себя, то, поднимая с земли хлеб, сказал себе: ты огорчался 7 ноября, что не увидел великого вождя? — Вот и свиделись! Благодари Бога, что чудом выжил после этой встречи. Чтобы завершить историю моего короткого пребывания в 84-й ОМСБр, должен сообщить, что незадолго до первого боя за Скопин по предложению секретаря партбюро старшины Шитова (он погиб, как мне помнится, накануне моего ранения и контузии под Шишково) я написал заявление с просьбой считать меня коммунистом, если погибну в бою. Когда прибыли в Загорск, Шитов вручил мне партбилет. Почему-то приняли меня в ВКП (б) заочно, и, вопреки Уставу, — без кандидатского стажа. Я поступал в партию, искренне веря, что цель её — построение самого справедливого и честного общества — коммунизма. И так же честно и искренне я в 1990 году вышел из партии, когда понял, что был, обманут, что коммунизм никогда построен, не будет, что былые идеалы ложны, а партийная верхушка во главе со Сталиным была шайкой преступников, обманувшей народ. Перестав верить, я вышел из партии, от которой никогда не искал и не получал никаких благ или привилегий. В январе 1942 года из госпиталя я написал письмо командованию 84-й ОМСБр и получил ответ, что бригада потеряла почти весь личный состав. Поэтому после излечения я из Ярославского флотского полуэкипажа попал уже в 1-й Московский Отдельный Отряд моряков, который в феврале 1942 года был переформирован в 154-ю ОМСБр. А дело было так. В актовом зале какого-то Ярославского института, где в январе 1942-го находился флотский полуэкипаж, на стол взобрался здоровяк-мичман с бицепсами культуриста и с торсом атлета, изрезанным шрамами от 12 штыковых ран, полученных при обороне Одессы. Это был чемпион ВМФ по прыжкам в воду с вышки 1940 года, знаменитый моряк Сергей Ярошенко. Он агитировал собравшихся матросов идти в разведку 1-го МООМ. «А ты пойдешь в разведподразделение этого Отряда?» — спросил я его. «Конечно», — ответил шикарный моряк-воин. Мне сразу захотелось служить и воевать рядом с таким бравым замечательным бойцом. И я тут же записался. Он похвалил меня и вслед за мной завербовал ещё нескольких в разведку, где уже значился в качестве зам. командира разведроты.
Материал подготовила член союза журналистов России,
Поисковик-краевед Дэя Григорьевна Вразова,
Посвящается подвигу речников и моряков периода
Сталинградской битвы.
E-mail: deya212@rambler.ru
Стр.1 / Стр.2 / Стр.3 / Стр.4 / Стр.5 / Стр.6 / Стр.7 / Стр.8 / Стр.9 / Стр.10 / Стр.11 / Стр.12 / Стр.13 / Стр.14 / Стр.15 / Стр.16 / Стр. 17 / Стр.18 / Стр. 19 / Стр.20 / Стр.21 / Стр.22 / Стр. 23 / Стр.24 / Стр.25 / Стр.26 / Стр.27 / Стр.28 / Стр.29 / Стр.30 / Стр.31 / Стр.32 / Стр.33 / Стр.34 / Стр.35 / Стр.36 / Стр.37 / Стр.38 /