Материал подготовила член союза журналистов России,
Поисковик-краевед Дэя Григорьевна Вразова,
Посвящается подвигу речников и моряков периода
Сталинградской битвы.
E-mail: deya212@rambler.ru
Стр.1 / Стр.2 / Стр.3 / Стр.4 / Стр.5 / Стр.6 / Стр.7 / Стр.8 / Стр.9 / Стр.10 / Стр.11 / Стр.12 / Стр.13 / Стр.14 / Стр.15 / Стр.16 / Стр. 17 / Стр.18 / Стр. 19 / Стр.20 / Стр.21 / Стр.22 / Стр. 23 / Стр.24 / Стр.25 / Стр.26 / Стр.27 / Стр.28 / Стр.29 / Стр.30 / Стр.31 / Стр.32 / Стр.33 / Стр.34 / Стр.35 / Стр.36 / Стр.37 / Стр.38 /
(Немного позже выяснилось, что колонна осталась на пересечении дороги с просекой, там, где была разрезана телефонная линия немцев). Я понял, что бежать придётся ещё километров пять до просеки, и меня одолело сомнение, успеем ли, не обгонят ли нас лыжники. Надо было дать знать нашей колонне, что мы нуждаемся в подкреплении. Я предложил бежавшему рядом со мной Оксенюку остановиться и обстрелять неприятеля. Но тут выяснилось, что он выбросил на бегу не только бушлат, но и карабин. Впереди нас бежали Салопёк и Кудрин. Я догнал их и предложил им из трех карабинов дать залп, не рассчитывая на эффективность стрельбы, но для того, чтобы на просеке наши услышали выстрелы и поспешили к нам на выручку. Салопёк Коля поддержал меня и остановился, а Кудрин сказал, что задерживаться не будет, и побежал дальше. Я и Коля сделали по два выстрела в сторону лыжников. Нам показалось, что они немного замедлили движение, но отвечать огнём нам не стали. Мы побежали догонять Кудрина и скоро настигли его. Он задыхался. Сказал, что больше нет сил бежать. Он решил по примеру Голубова убежать вправо в лес и там спрятаться. Убеждал и нас последовать за ним, ссылаясь на то, что преследователи не стали ловить Голубова и, может быть, не станут гнаться в лес и за нами. Мы отвергли это предложение. Впереди нас должен был бежать только помкомвзвода З. Оксенюк отстал, а ещё двое были далеко позади нас, и мы их не видели. Я понял, что убежать по глубокому снегу без лыж в лес нам не удастся. Как только мы свернём с дороги, они тут же последуют за нами, без труда обнаружат нас по следам и захотят захватить в плен. Они, безусловно, понимали, что те, кто свернул в лес, обречены, и захватить их им не составит труда. Коля поддержал меня, а Кудрин всё же свернул в лес, так как у него иссякли силы бежать далее, а живым он врагам не дастся. Пусть погибнет, но жизнь свою задешево не отдаст. Мы побежали вдвоём. Николай был парень спортивный, как и я, но очень крупный и менее выносливый. Пробежали ещё километра два, когда он сказал, что больше бежать не может. Он заляжет возле дороги и постарается огнём задержать лыжников, а я должен бежать один, т.к. до колонны уже недалеко. Я согласился. Сбросил с себя морской чёрный бушлат и в одной тельняшке рванул навстречу колонне. Когда до пересечения с просекой оставалось уже всего 500—600 метров, и я понял, что спасён, у меня открылось «второе дыхание» и я ускорил бег. Вдруг впереди, там, откуда мы стартовали по лесной дороге, раздались винтовочные и автоматные выстрелы. Мне они придали сил, а преследователи, явно озадаченные, почти остановились. Тут я увидел, что навстречу мне скачет лошадь, запряжённая в лёгкие пассажирские сани, а поперёк саней свисает тело убитого немца, одетого в куртку с капюшоном цвета хаки. Мне удалось схватить лошадь под уздцы и остановить её. В это время ко мне уже бежали наши ребята из разведроты и роты автоматчиков. Их было несколько десятков. Я указал им на лыжников, которые уже поняли, что нас много, развернулись и стали драпать вдоль опушки назад, в сторону деревни Речки. Никто их не стал преследовать. Карпышев спросил меня, где я сбросил бушлаты. Узнав, что до них 2—3 км, он предложил мне снять с убитого немца куртку и надеть на себя, чтобы не замёрзнуть. Я так и сделал с помощью разведчиков. Куртка оказалась на заячьем меху, теплая. Навстречу ребятам из головного дозора Карпышев послал два взвода разведчиков. К счастью, подобрали всех, только Голубов оказался ранен. Забегая вперёд, сообщу, что через две недели от «языка», захваченного в Речках, мы узнали, что отряд лыжников, от которых мы бежали, направлялся в разведку. Так как поблизости не было регулярных частей Красной Армии, они приняли наш головной дозор за партизан. Увидев, что мы вооружены только карабинами и угрозы для них не представляли, они по рации запросили своё командование о том, расстрелять ли семерых партизан или захватить в плен. Им приказали преследовать нас и гнать до Князево, где нас должна была встретить засада и взять в плен. Таким образом, только благодаря этому стратегическому плану противника мы остались в живых. Но вернёмся на пересечение лесной дороги с просекой. Оказалось, что ядро колонны моряков не должно было следовать за головным дозором к деревне Речки, а напротив, ждало на просеке наших разведсведений. То ли командир разведчиков Карпышев нечётко сформулировал задание, то ли старший сержант З. (что более вероятно) неверно понял суть задания, но факт тот, что наша семёрка была «подставлена» и могла погибнуть ни за что, ни про что из-за неразберихи и неточности в понимании задачи, поставленной командованием. Это выяснилось буквально через четверть часа после того, как я добежал до просеки. Начальник разведотдела 154-й ОМСБр А. Н. Туровец отчитал И. И. Карпышева, а старшему сержанту З. пригрозил военным трибуналом за то, что тот не понял, какое задание следует выполнить, не попросил разъяснить его, а затем возле деревни Речки бросил своих подчинённых и убежал, даже не оставив за себя старшего.
А когда прибежал к просеке, то не доложил командиру роты о действительной ситуации, скрыл, что оставленным им матросам угрожает смертельная опасность. В общем, ничто не предвещало для меня лично каких-либо неприятностей. Наоборот. Я был первым источником правдивой информации о случившимся. Всё, что я доложил, полностью подтвердили сперва Коля Салопёк, потом найденные в лесу Кудрин и Оксенюк (последний, правда, пытался скрыть, что выбросил свой карабин), а позже Жупинас, Меркурьев и Голубов.
…Когда 154-я ОМСБр пришла по снегу в феврале 1942 года на Северо-Западный фронт и, как считалось, раздробила окруженную группировку немцев на три части, на нашу отдельную разведроту легли самые большие нагрузки. Дислоцировалась разведрота на переднем крае, в лесу, напротив деревни Князево. Эта деревня находилась на большаке, приспособленном немцами под взлётно-посадочную полосу, на которую садились транспортные «Юнкерсы», снабжавшие армию всем необходимым. К нам же в лес дорог не было. «Снабжение» состояло в том, что раза 2—3 в неделю с У-2 нам сбрасывали мешок сухарей и мешок с пшенным концентратом. Это и был наш жалкий рацион. Таким же способом доставляли боеприпасы. Наше бездарное командование поставило бригаде задачу захватить Князево. Тогда, дескать, мы «оседлаем» большак и перережем немецкие коммуникации. Захват Князево состоял из нескольких наступлений, периодически совершаемых на протяжении 4-х месяцев. Зимой это выглядело так: после артподготовки стрелковые батальоны с трех сторон шли в атаку по белому снегу без маскировочных халатов (их хватало только для разведки), как правило, во весь рост. Потери были огромными. Эффекта — никакого. Цепи не доходили до окраины деревни метров 150-ти. Сперва подрывались на минах, заложенных возле проволочных заграждений. Потом попадали под обстрел минометов, орудий, пулемётов и, потеряв треть или даже половину наступавших, бесславно возвращались в свой лес, который весной оказался ещё и болотом. Разведчиков во время таких наступлений использовали в качестве связных между стрелковыми батальонами и штабом бригады. В перерывах между наступлениями мы ходили в разведку. Главным образом — за «языками», а изредка — для добывания сведений о расположении войск и коммуникаций противника. «Языков» брали довольно часто и, в основном, путём организации засад на просёлочных дорогах или лесных тропах. Обычно в разведроту приезжал ПНШ-2 Туровец и выяснял, кто хочет идти за «языком» в такой-то район. Добровольцы находились всегда, так как в качестве стимула был добавочный сухарь на каждого и на пятерых (а ходили в поиск почему-то по 5 человек) — бутылка водки. Кроме того, отличившемуся при захвате «языка» предоставлялось право отконвоировать его в штаб бригады (километров пять от переднего края), где герой водил «языка» по штабным палаткам и везде ему «ставили» за доблесть рюмку водки и сухарь. Так как мы были постоянно голодны (на пятерых в день выдавался двухлитровый котелок жидкого супа и по 2 сухаря на обед, а на завтрак и ужин — по одному концентрату пшённой каши, кажется, весом 200 или 250 грамм). Для голодных здоровых мужиков, к тому же живущих на морозе в шалашах из ельника, этого было крайне мало. Разведчикам иногда фартило добыть кое-какую жратву у немцев, но это случалось редко, а по мере таяния снега почти исключалось, так как без лыж дальние походы в немецкий тыл прекратились. Таскать лыжи с налипшими на них килограммами мокрого снега не хватало сил, а без лыж по глубокому снегу, который лежал ещё в апреле, много не походишь. Когда снег совсем растаял, тоже не везде можно было пройти, так как кругом была болотистая местность. Ходить же по дорогам (просёлкам), контролируемым немцами, было очень опасно.
И всё же в этих тяжёлых условиях мы часто брали «языков», а если везло, то добывали ещё и провиант. Первое время засады себя оправдывали. Немцы сами ходили в разведку. Ходили большими группами (не менее 15 человек), но нам удавалось устроить засаду, расстрелять этих горе - разведчиков и захватить одного, хотя нас было всего пятеро. Я всегда вызывался добровольцем в поиск, так как, во-первых, вообще был активным и мучился от безделья, когда не было ни поиска, ни наступления, а во-вторых, мне хотелось доказать ребятам несправедливость слов комбрига, обозвавшего меня трусом. Как правило, меня командир разведроты (сперва — И. И. Карпышев, позже — К. В. Сысоенко) назначал старшим пятёрки. Поэтому поиск планировал и командовал захватом я сам. Хорошо помню своего первого «языка». Вторая половина апреля. Растаял снег, и у немцев началось интенсивное передвижение войск, видимо, — сменяются части, а на нашем участке фронта почти месяц нет «языка». Сведения о противнике — самые приблизительные. На одной из лесных троп я обнаружил по следам, что по ней часто ходят немцы, причем ходят без лыж. Тропа вела от Князево в сторону Залучья. Она была узкая, но хорошо протоптанная. Однажды мы вдвоём с Виктором Кузнецовым замаскировались в кустарнике-ельнике недалеко от этой тропы и просидели там почти неподвижно 4 часа. На наших глазах в полной тишине по тропе проследовали гуськом 17 немецких вояк, все — с автоматами, обвешанные гранатами. Первые двое и последние двое шли от ядра на расстоянии не менее 50 метров. Шли они очень осторожно. Постоянно оглядывались. Следили за тем, чтобы не наступить на ветку и не издать какой-либо шум. Вот на этом месте через 2 дня, в ночь с 30 апреля на 1 мая я организовал засаду. Рассадил свою пятёрку в разные скрытые места, взял с собой ручной пулемёт, а у каждого автоматчика было по 4 «лимонки». Решено было первых двух (головной дозор) пропустить. «Полундру» начинать, когда со мной поравняется десятый немец из ядра. Я открываю огонь из пулемёта вдоль цепочки врага, а четверо моих товарищей забрасывают немцев (два в голове и два в хвосте) гранатами. Рассчитывали, что первые двое, которых мы пропустили, побегут вперёд, в сторону Залучья, а остальные уцелевшие попытаются бежать назад в Князево. «Языка» будем брать из числа бегущих в Князево, но не из раненых, ибо раненого тяжело тащить. Примерно так и произошло в шесть утра. Шуму мы наделали много. Сразу убили и ранили человек десять. Хвост цепочки, действительно, драпанул назад, в Князево, а вот двое из головного дозора не побежали в сторону Залучья, а залегли и открыли по нам огонь из автоматов. По счастливой случайности, только один Паша Королёв получил лёгкое (касательное) ранение в плечо. Мне пришлось перенести пулемётный огонь на этих двух из головного дозора. Удалось их уничтожить, а затем мы стали на лыжи и погнались за убегающими в Князево. Схватить смогли только раненого в ногу, так как оставшиеся целыми бежали слишком быстро. Из 15 человек убежали только двое. Мы собрали десять автоматов (три были повреждены), провизию из немецких ранцев, схватили раненного в ногу ефрейтора, потянули в лес. До занятой немцами деревни Князево — три километра, до нашего переднего края — девять. Боимся погони, но немцы сами напуганы. Начинают миномётный обстрел. Шальной миной ранило трех разведчиков, одного — тяжело. Втроем нам не донести раненого товарища и «языка». Ефрейтор — огромного роста, тяжёлый, из-за раны в ногу сам идти не может, или не хочет. Принимаем единственно возможное решение. Маскируемся в лесу, двух товарищей, из которых один ранен в плечо, посылаем за подмогой. Учитывая глубокую грязь, усталость и истощение, жду возвращения товарищей через 6-7 часов. Однако, проходит 8, 9, 10 часов, а подмоги нет. Немцы нас ищут. Мы часто слышим их речь в стороне дороги, но углубляться в лес, на наше счастье, они боятся. При приближении немцев «язык» делает вид, что задыхается, но я безжалостно затыкаю кляп поглубже. Труднее со своим раненым: он стонет, временами бредит; приходится в минуты опасности накрывать его с головой бушлатом и держать. Тревожимся за его жизнь. Все индивидуальные пакеты израсходовали, но остановить кровотечение не можем. Так в страшном нервном напряжении, смертельно уставшие и голодные, провели весь праздничный день и ночь в лесной яме. Товарищи нашли нас лишь утром второго мая. Конвоировать «языка» в часть я отправил Мочалкина, который действовал решительнее и хладнокровнее других. За эту операцию Карпышев представил нас к награждению: меня — к ордену Красной Звезды, остальных — к медали «За отвагу». Медали все получили. Я не получил ничего. Комбриг вычеркнул «этого труса Гинзбурга» из списка, а Карпышеву сделал внушение. Вторым моим «языком» был штабной унтер-офицер; этот «язык» был очень ценным. За него ордена Красного Знамени получили комбриг Смирнов и ПНШ-2 Туровец, орден Красной Звезды — Карпышев. Ни мне, ни разведчикам моей группы, наград вообще не досталось. Туровец чувствовал себя виноватым передо мной. Тысячу раз просил извинить его, ведь он пытался отстоять меня перед комбригом, но тот и слушать не хотел, как всегда коверкая на все лады мою фамилию. Называл даже «Извергом» и постоянно утверждал, что я — трус, который не достоин наград. Остальные разведчики, по его утверждению, выполняли свой долг и ничего героического не сделали.
Материал подготовила член союза журналистов России,
Поисковик-краевед Дэя Григорьевна Вразова,
Посвящается подвигу речников и моряков периода
Сталинградской битвы.
E-mail: deya212@rambler.ru
Стр.1 / Стр.2 / Стр.3 / Стр.4 / Стр.5 / Стр.6 / Стр.7 / Стр.8 / Стр.9 / Стр.10 / Стр.11 / Стр.12 / Стр.13 / Стр.14 / Стр.15 / Стр.16 / Стр. 17 / Стр.18 / Стр. 19 / Стр.20 / Стр.21 / Стр.22 / Стр. 23 / Стр.24 / Стр.25 / Стр.26 / Стр.27 / Стр.28 / Стр.29 / Стр.30 / Стр.31 / Стр.32 / Стр.33 / Стр.34 / Стр.35 / Стр.36 / Стр.37 / Стр.38 /