Материал подготовила член союза журналистов России,
Поисковик-краевед Дэя Григорьевна Вразова,
Посвящается подвигу речников и моряков периода
Сталинградской битвы.
E-mail: deya212@rambler.ru
Стр.1 / Стр.2 / Стр.3 / Стр.4 / Стр.5 / Стр.6 / Стр.7 / Стр.8 / Стр.9 / Стр.10 / Стр.11 / Стр.12 / Стр.13 / Стр.14 / Стр.15 / Стр.16 / Стр. 17 / Стр.18 / Стр. 19 / Стр.20 / Стр.21 / Стр.22 / Стр. 23 / Стр.24 / Стр.25 / Стр.26 / Стр.27 / Стр.28 / Стр.29 / Стр.30 / Стр.31 / Стр.32 / Стр.33 / Стр.34 / Стр.35 / Стр.36 / Стр.37 / Стр.38 /
Речники Сталинграда
О друзьях-товарищах
Единственным из разведчиков, кто отказался ходить в «отсидки» и получать сухарь и сто граммов водки, был Коля Салопёк. Самый крупный и самый сильный из нас, старшина второй статьи, бывший минёр с эсминца «Бесстрашный», получавший на флоте двойной паёк, и более всех других страдавший от голода под Князево. Он отказался ходить в «отсидки» не из соображений высокой принципиальности и осуждения обмана. Он и ранее, когда мы без обмана ходили за «языками», ни одного раза не принимал участия в поисках, так как считал, что один сухарь и сто граммов водки не компенсируют физической энергии, затрачиваемой на поиск. К тому же у него больше, чем у других, опухали ноги от отсутствия соли. Коля жил вместе со мной в еловом шалаше на двоих, был моим другом, любил лёжа у костра беседовать со мной, говорил мало, но слушал меня с интересом и часто просил рассказать ещё о моём детстве, о друзьях по спорту и по университету, о содержании прочитанных мною книг и просмотренных кинофильмов. Второго такого благодарного слушателя у меня никогда не было. Сперва мне казалось, что он дремлет, и я умолкал. Но спустя месяц или даже два Коля вдруг напоминал мне точно, то место рассказа, на котором я умолк, и просил продолжить историю. Оказалось, что он не пропустил ни слова, а память у него была цепкой и удивительно ясной. Когда начались «отсидки» по очереди, я уговаривал Николая не упускать своего сухаря и сто граммов водки, так как затрачивать много сил не надо было. Он спросил, а сколько надо преодолеть расстояния до той ели, где обычно съедали этот сухарь и отсыпались. Узнав, что надо пройти километра два по нашей территории и не менее километра по «нейтралке», Коля задумался, а затем решительно отрезал: овчинка выделки не стоит. Он умел беречь физическую энергию до неприличия. Когда я всю ночь, как вол, работал в разведке, преодолев на лыжах километров двадцать пять, побывав в тяжком бою, притащив тяжеленного немца, и буквально валился с ног, добравшись до нашего шалаша, выяснялось, что Коля не сподобился притащить вязанку хвороста и нарубить несколько поленьев для костра. Он лежал у погашенного костра, замёрзший, и ждал, чтобы я притащил дров (для этого надо было отойти от шалаша на десять метров) и разжёг костер. Первое время я злился на него, пытался его пристыдить, не разговаривал с ним дня два. Но потом понял, что всё это бесполезно. С него, как с гуся вода, «стекали» все мои возмущения и обиды. Он берёг энергию. Такой был Коля Салопёк. Зато, когда мне удавалось раздобыть трофейной провизии, и я приносил ему банку свиной тушенки и пару концентратов вермишели или каши, а также хлеба, картошки и иной снеди, Коля оживлялся, разжигал костёр, готовил вкуснейшие блюда и за едой болтал без умолку. У него было тяжёлое голодное детство в украинском селе на Винничине. В 1932—33 годах умерли от голода родители, дед и три сестры. Он попал в детдом, где тоже было не сладко. О своём детстве он поведал мне только один раз после очень сытного обеда. Когда позже я пытался вернуть его к этим воспоминаниям и уточнить какие-то детали, он замолкал и тотчас переводил тему разговора на флотскую службу. Эта тема всегда доминировала в его воспоминаниях. Он восторженно вспоминал о сослуживцах на корабле, о флотских офицерах, которые приняли его как родного, учили не только профессии, но и жизни. Он говорил, что на флоте впервые избавился не только от голода, но и от унижений детства, от чувства неполноценности. Особенно он восторгался начальником боевой части (БЧ) корабля неким Цирюльниковым, евреем по национальности. Тот пришёл на корабль из «Дзержинки». И хотя был на год младше Салопёка, отличался огромными познаниями не только в корабельной службе, но также общей эрудицией, начитанностью. Он был истинным другом Николая, просвещал его и всегда относился к матросу Салопёку как к равному. Этот инженер старший лейтенант первым попросился на сухопутный фронт в начале войны, так как флот на Балтике тогда бездействовал после минирования немцами выхода из Финского залива. Салопёк, конечно, тут же последовал его примеру. В первом же бою где-то в районе Дубровки его друг и командир погиб, а Николай был ранен. Лечился на Большой земле, кажется, под Ярославлем, откуда и попал после госпиталя в 1-й МООМ. Войну на суше он люто ненавидел, а постоянное чувство голода усилило эту ненависть многократно. Он был груб, резок и непримирим по отношению не только к товарищам по роте разведки, но и в отношении командиров. Поносил всех последними словами и как бы нарывался на конфликт. Меня он сперва терпел, а позже даже принял в свои друзья, потому, что я напоминал ему Цирюльникова. И внешне, и по отношению к нему. Однако, мои уговоры, чтобы он стал добровольцем и ходил со мной в поиски за «языками», на него не действовали. Он был уверен в бездарности нашего командования бригады и более высоких начальников, в бессмысленности нашей войны против окружённой 16-й армии немцев и, в конечном счёте, оказался прав. Не терпел он и комбрига Смирнова за его несправедливое отношение ко мне. Однажды, беседуя со мной, он заинтересовался тем, как немцами охраняется выпас коров возле Князево. Это было уже в начале мая 1942 года. Коля стал выходить из шалаша на опушку леса против деревни и часами вёл наблюдение за стадом коров. Кроме пастуха по краям пастбища сидели два немецких часовых. Я понял, что у Николая возникла идея украсть корову, и всячески доказывал ему невозможность это сделать, так как в открытой от леса зоне, ведущей к пастбищу, были большие массивы наших и немецких минных полей. Но Коля не слушал моих возражений. Только в ночь, на которую он наметил свою операцию, он попросил меня занять определённую позицию с ручным пулемётом на опушке и при необходимости прикрыть его отход (конечно с коровой). Так и сделали. Я одолжил в стрелковой роте пулемёт Дегтярева и с вечера занял позицию, которую мне указал Николай. Он накануне целую ночь ползал к пастбищу и проделал проходы в нашем и немецком минных полях. Наконец, в назначенную ночь он подполз к пастбищу, к тому месту, где обычно находился один из часовых, и замаскировался. После рассвета стадо выгнали на пастбище. Пастух, мальчик лет пятнадцати, следил, чтобы коровы не забрели на минное поле, а часовые сидели на бугорках и громко переговаривались через поле, ширина которого была более ста метров. Появившись за спиной часового, Коля всадил ему в спину финский нож и уложил его на бок, придав позу спящего солдата. Затем он пополз к стаду, туда, где сидел пастух, и накинул лассо на рога коровы, которая была ближе других к минному полю. Продолжая ползти, он тянул за собой корову к проходу в минном поле. Заметив, что корова отбилась от стада, пастух побежал ей наперерез и намеревался хлыстом вернуть её к стаду.
Материал подготовила член союза журналистов России,
Поисковик-краевед Дэя Григорьевна Вразова,
Посвящается подвигу речников и моряков периода
Сталинградской битвы.
E-mail: deya212@rambler.ru
Стр.1 / Стр.2 / Стр.3 / Стр.4 / Стр.5 / Стр.6 / Стр.7 / Стр.8 / Стр.9 / Стр.10 / Стр.11 / Стр.12 / Стр.13 / Стр.14 / Стр.15 / Стр.16 / Стр. 17 / Стр.18 / Стр. 19 / Стр.20 / Стр.21 / Стр.22 / Стр. 23 / Стр.24 / Стр.25 / Стр.26 / Стр.27 / Стр.28 / Стр.29 / Стр.30 / Стр.31 / Стр.32 / Стр.33 / Стр.34 / Стр.35 / Стр.36 / Стр.37 / Стр.38 /