Материал подготовила член союза журналистов России,
Поисковик-краевед Дэя Григорьевна Вразова,
Посвящается подвигу речников и моряков периода
Сталинградской битвы.
E-mail: deya212@rambler.ru
Стр.1 / Стр.2 / Стр.3 / Стр.4 / Стр.5 / Стр.6 / Стр.7 / Стр.8 / Стр.9 / Стр.10 / Стр.11 / Стр.12 / Стр.13 / Стр.14 / Стр.15 / Стр.16 / Стр. 17 / Стр.18 / Стр. 19 / Стр.20 / Стр.21 / Стр.22 / Стр. 23 / Стр.24 / Стр.25 / Стр.26 / Стр.27 / Стр.28 / Стр.29 / Стр.30 / Стр.31 / Стр.32 / Стр.33 / Стр.34 / Стр.35 / Стр.36 / Стр.37 / Стр.38 /
Стояли лютые морозы. Градусов 30. Видимо из-за этого немецкие бронетранспортёры и танки не заводились. Немцы бежали, бросая очень много целой, неповреждённой техники. 6-8 декабря со мной шёл второй номер расчёта некий Лёня Александров. Он в 1940-м окончил десятилетку в Москве, был призван на флот и год служил в Амурской флотилии на катерах. Парень был очень начитанный, но к войне приспособленный слабо. Он каждый день проклинал тот час, когда вызвался воевать добровольцем на суше. Рассказывал, как хорошо ему было на катерах в Николаевске. Узнав, что Москва, где жили его родители, в опасности, он сразу же вызвался идти на её защиту, а теперь очень жалел об этом. Он недооценил опасности и трудности военной пехотной жизни, в бой не рвался и всячески старался избежать опасных ситуаций. В Скопине он с нами не был. 5 декабря его перевели к нам во 2-й батальон из другого подразделения. С ним мне было, с одной стороны, интересно (он много знал и хорошо рассказывал), а с другой стороны, как-то ненадёжно: я понимал, что в бою он может сдрейфить и сбежать. Я старался воспитывать в нём самоотверженность, отвагу и чувство долга, но получалось плохо. Когда я с восторгом рассказывал ему, как ненавидел немцев и как героически погиб в Скопине Володя Мякото, Лёнька цинично отвечал, что вовсе не намерен героически гибнуть за наших бездарных полководцев, которые отдали немцам полстраны и подпустили их к Москве. Когда мы с ним залезали в немецкие бронемашины и танки, он приходил в дикий восторг от их оборудования и внутреннего комфорта. «Так воевать можно!» — восклицал он, а если ещё удавалось поживиться галетами, шоколадом или банкой мясных консервов, брошенными немцами внутри техники, он млел от радости: «Вот как заботятся фашисты о своих солдатах, не то, что наши». Лёнька был первым встреченным мной диссидентом, который поносил советскую власть и компартию и проявлял «низкопоклонство» перед достижениями немцев. Переубедить его я очень хотел и старался, но ничего из этого не вышло. После тяжёлого ночного боя за сожженную немцами деревню Орловка Лёнька Александров, лежавший со мной у пулемёта, пошёл (точнее пополз) за водой для охлаждения кожуха и пропал. Хочется думать, что его не убили, и он не дезертировал. Возможно, его ранило, и он попал в медсанбат, скорее всего, не нашей части. Я доложил Масленникову об исчезновении Александрова, тот пытался найти его в нашей медсанроте и среди убитых, но безрезультатно. Мы двигались с боями очень быстро, войск было очень много, и раненые почти всё время попадали в чужие медсанбаты. Поиском их обычно никто в этой текучке не занимался. Иногда ребята из госпиталя присылали в свой взвод весточку и сообщали о ранении, а чаще этого не было, и они попадали в число пропавших без вести или даже убитых (зависело от достоверности сведений моряков, воевавших рядом, или даже — от добросовестности ротного писаря). Мне запомнился мой первый дневной бой на лесной поляне в Подмосковье, где я совершенно запутался и не мог разобрать, где находится противник, откуда в меня стреляют, и куда делся мой взвод. Еще с ночи мы залегли на опушке леса, из которого по нам били из пулемётов и автоматов, а также — снайперы. Лейтенант Масленников велел ползком, прячась за стволами деревьев, продвигаться вглубь леса и стараться не скопляться, рассредоточиться. Вооружены мы были только карабинами, финскими ножами и ручными гранатами. Пулемёты остались возле штаба батальона. Задача была поставлена такая: обнаружить и ликвидировать несколько «лесных кукушек», засевших в этом лесочке и мешавших продвижению морской бригады на запад. Пока мы ползли от дерева к дереву развернутой цепью, в лесу стояла тишина, и противник не выявлял себя. Снег был очень глубокий, а двигаться я старался по уже проторенным в снегу проходам. Вдруг напоролся на труп красноармейца. Перевернул его, расстегнул шинель и гимнастёрку; тельняшки не было. Значит, не моряк, а документов в кармане не оказалось. Когда я поднялся, ни справа, ни слева не увидел своих товарищей по взводу, это меня неприятно смутило. Проходы-канавки, протоптанные в глубоком снегу, вели дальше вглубь леса, и я пошёл по одной из них, не пригибаясь. Никто не стрелял. По пути нашел еще двух убитых красноармейцев, тоже — без документов и тоже — не моряков. Огляделся. Справа лес, разряжённый и снег истоптан множеством ног. Я — туда и выхожу на небольшую поляну с бугорком посерёдке, но снег там не вытоптан. Пока решал, куда двигаться дальше, попал под обстрел. Пули свистели и справа, и слева. Я упал в глубокий снег, но никак не мог определить, откуда по мне вели огонь. Ясно было только, что стреляют из двух разных точек. Пополз в сторону бугорка, чтобы за ним укрыться. Обстрел продолжался, и пули со звоном ударялись о котелок, привязанный к вещмешку за спиной. Понял, что если поднимусь,— сразу убьют. Вытащил финку, обрезал лямки вещмешка и выдвинул его в сторону бугорка, а сам пополз назад. Этот маневр оказался верным. Звон пуль, ударяющих о котелок, стал интенсивнее, а по мне уже не стреляли. Я благополучно вернулся на исходную позицию, и только там узнал, что уже всех отозвали давно из леса, что, так как я быстро уполз, меня не нашли, чтобы вернуть. Было решено командованием обойти лесок и оставить «кукушек» в покое, чтобы они замёрзли. Вероятно, это было разумно, но пока что я потерял свой вещмешок с документами (матрикул за два курса юрфака КГУ, краснофлотская книжка), с фотографиями родных и друзей, с матросским клёшем, форменкой, бескозыркой, хромовыми «корочками» и тельняшками. Жаль было особенно потери фотографий. Примерно с 9 декабря 84-я ОМСБр была выдвинута в первый эшелон, и мы стали нести очень большие потери. Каждый новый населённый пункт (почти полностью сожженный немцами) доставался нам после изнурительных боёв, в которых мы теряли сотни моряков убитыми и ранеными. Меня поражало, что наступление мы вели, как правило, без артиллерийской и миномётной подготовки (говорили, что эти подразделения не успевают за пехотой), а это во много раз увеличивало потери. Самые тяжелые бои шли на подступах к Клину 10-13 декабря. Из освобождаемых нами бывших населённых пунктов (сожжённых дотла) я запомнил Бородино, Воронино, Верхнюю Сосновку, Борисоглебское. Возле последнего наше движение затормозил хорошо укреплённый немцами опорный пункт, именуемый «высота 220» или «222». 2-й батальон вместе с ротами автоматчиков и разведчиков штурмовал эту высоту. Ожесточенный бой шёл в течение целого дня. Прибыл комбриг полковник Молев и сам повёл батальон в атаку на высоту. Комбриг был высокий, широкоплечий. Я видел, как он с поднятым в руке пистолетом что-то кричал морякам, бежавшим за ним на высоту. Я бежал левее и подумал, зачем полковник так рискует, он ведь представляет собой очень заметную мишень. Не успел я это подумать, как он упал. Кто-то крикнул, что комбрига убили. В это время я услышал, как майор Шангин заорал: «Моряки, отомстим за нашего комбрига, бейте гадов! Вперёд!». Я увидел, как он, прихрамывая, побежал впереди, а за ним роты две моряков побежали вверх, обогнав его, и обгоняя друг друга. Я тоже ускорил бег и обогнал даже автоматчиков Яна Сурнина. В немецких окопах шёл яростный рукопашный бой. Кое-где взрывались гранаты. Крики наших и немцев заглушали стрельбу и взрывы. Такую яростную и стремительную атаку мне больше не пришлось видеть никогда, даже в Сталинграде. Высота была взята, а убегавших немцев матросы догоняли и добивали безжалостно. Я лично в этом бою застрелил 3-х или 4-х немецких солдат и уже не испытывал к ним ни малейшей жалости. После боя я забрал у убитого унтера автомат «Шмайсер» и пистолет «Парабеллум», но комвзвода лейтенант Масленников отобрал у меня эти трофеи, сказал, что «не по ранжиру» вооружаюсь, и тут, же подарил пистолет и автомат майору Шангину. А меня «утешил», передав мне вещмешок с котелком убитого старшины 1-й статьи взамен моего утраченного в лесу. В мешке оказалась морская форма ещё лучше моей, только нашивки на рукавах оказались незаслуженными мной, так как я был тогда только старший краснофлотец. Лев Масленников пообещал, что представит меня к присвоению звания «старшины 1-й статьи», но, видимо, не успел этого сделать из-за непрерывных кровопролитных боёв. В похоронах комбрига Молева я не участвовал, нового комбрига — генерал-майора Козыря — ни разу не видел. Уже с вечера 13 декабря и весь день 14 декабря мы вышибали немцев из г. Клин, дрались за каждый дом на его юго-западной окраине. Наконец, немцы пустились наутёк, а мы стали считать трофеи: брошенную технику в большом количестве и очень много убитых солдат противника. 15 или 16 декабря я участвовал в похоронах моряков из нашего батальона и роты автоматчиков. Над братской могилой Ян Сурнин произнёс очень темпераментную речь и плакал. Там же хоронили политрука его роты (фамилию его забыл). Там же возле братской могилы ко мне с Масленниковым подошел майор из Политотдела 1-й Ударной Армии и спросил, имею ли я морскую форму. Я сказал, что есть всё, кроме шинели и шапки. Меня усадили в легковой автомобиль и повезли в домик П. И. Чайковского, который солдаты еще заканчивали очищать (говорят, что немцы превратили его в конюшню). Велели надеть морское обмундирование, а когда явится какая-то делегация, я должен буду снять и спрятать в ящик из-под снарядов армейскую шинель и серую ушанку. Выдали винтовку со штыком. Я изображал вместе с парнем в лётной форме внутренний караул, мы стояли у дверей, ведущих из коридора в зал. Но и там холодно было, как на улице. К появлению делегации, я успел прилично замёрзнуть. О том, какую делегацию ожидают, мне объяснять не стали. Мороз стоял под 30°, и часовые в нетопленом домике без шинелей выглядели, на мой взгляд, смешно. Но начальство так не считало, а майор из Политотдела Армии просил потерпеть, обещая после убытия делегации выдать стакан водки с хорошей закусью. Ещё до наступления темноты «делегация» прибыла. В окружении группы генералов в полушубках и меховых папахах, появился высокий красивый и изящный человек в демисезонном пальто в талию и без головного убора. Когда он увидел меня в морской форме и бескозырке, лицо его выразило удивление. Он протянул мне руку и спросил что-то по-английски. Я перебросил винтовку в левую руку, обменялся с ним крепким рукопожатием и на переведённый вопрос, откуда здесь моряк, ответил, что я воюю в бригаде моряков, прибывшей с Балтики на оборону Москвы. Гостем оказался Министр иностранных дел Великобритании сэр Энтони Иден. Осмотрев помещения домика, он перед уходом опять протянул мне руку, и рукопожатие повторилось. Когда свита, удалилась, я быстро достал серую шинель с шапкой, оделся и вместе с лётчиком ждал обещанного стакана водки «для сугрева». Однако вернулся какой-то генерал из свиты Идена и устроил мне дикий разнос: как я посмел, стоя на часах, перекладывать в левую руку винтовку и пожимать руку иностранному гостю! Меня следует предать суду! И я должен благодарить его за то, что он решил меня простить. Майору он велел сообщить генералу Козырю, чтоб тот наложил на меня взыскание своей властью. В бригаду я был немедленно отправлен на грузовике, в кузове; а мой стакан водки так и не выдали. Обманули. Впрочем, взыскания тоже не наложили, так как я сразу же направился на передовую догонять свой батальон. Нагнал я его вечером 17 декабря в бою за село Покровское. Бой шёл всю ночь и полдня. Захватив Покровское, мы буквально «на плечах» бегущих немцев ворвались в Теряеву Слободу и освободили этот населённый пункт, который фашисты не успели полностью сжечь. 18 или 19 декабря в бою за деревню под названием не то Речка - Блуди, не то Блуди - Речка (тоже сожжённую) погиб наш комбат майор Шангин. Об этом я узнал, потому что наш комвзвода Масленников был назначен исполняющим обязанности комбата. Мы уже прошли с боями от Москвы километров 150, и практически от морской бригады осталась 1/4 или 1/5 личного состава. Взводом нашим пришел командовать курсант Ленинградского военно-инженерного морского училища им. Дзержинского старшина 1-й статьи Рэм Жуков. Он до этого был в разведроте командиром отделения. Наш батальон (точнее, его жалкие остатки) слили с уцелевшими моряками из других отдельных стрелковых батальонов, и мы продолжали двигаться с боями в направлении крупного населённого пункта Лотошино, который находился на реке Лама. У меня появилось неприятное предчувствие, что меня не сегодня-завтра убьют. Была не только страшная физическая усталость, но и накопились сильная психологическая и нервная. Последним моим боем был ночной бой 24 декабря за деревню Шишково. Деревня горела и была сожжена почти полностью. Я ещё с двумя ребятами залегли по одну сторону уцелевшей клуни, а немцы находились с другой её стороны и внутри. Мы чётко слышали немецкую речь за бревенчатой стеной. Немцы бросали через стену клуни противопехотные гранаты, а мы успевали схватить их за длинные деревянные ручки и до взрыва бросить обратно через крышу. Я уже вернул немцам штук 5 их гранат. Одна из них точно достигла цели, так как сразу после взрыва мы услышали крики и стоны раненых. Но очередную гранату я вернуть не успел. То ли немец выдержал паузу до броска, то ли я оказался недостаточно расторопным: граната разорвалась в глубоком снегу почти рядом со мной. Я почувствовал, как множество мелких осколков впилось в шею, но еще хуже было то, что мне обожгло глаза, и я сразу ослеп. Увидев мою беспомощность, двое ребят, находившихся рядом, схватили меня под руки и быстро побежали назад к нашей исходной позиции, где передали меня санитарам. Ребята эти спасли мне жизнь, но я не знаю, ни их фамилий, ни имён. Они были не из нашего батальона. Нас слили только что, перед этим боем за Шишково, и мы не успели познакомиться. Санитары оказались не из нашей 84-й. Они на санях отвезли меня в Теряеву Слободу, где находилась наша медсанрота. Там я узнал, что и. о. комбата-2 Лев Масленников с тяжёлым ранением только что отправлен в тыл. Там же со мной беседовали ленинградцы-разведчики из «Дзержинки» Рэм Жуков, Костя Гамаюнов, Владимир Ахутин и моряк из Краснознамённого Учебного Отряда подводного плавания им. Кирова Костя Кудиевский. Я их не видел, но все четверо представились мне и уговаривали не переживать: они слышали от врачей, что ожог глаз у меня поверхностный, и я на днях обрету зрение. Был с ними и еще один «дзержинец» по фамилии Кириллов - Угрюмов, но об этом мне стало известно через много лет.
Материал подготовила член союза журналистов России,
Поисковик-краевед Дэя Григорьевна Вразова,
Посвящается подвигу речников и моряков периода
Сталинградской битвы.
E-mail: deya212@rambler.ru
Стр.1 / Стр.2 / Стр.3 / Стр.4 / Стр.5 / Стр.6 / Стр.7 / Стр.8 / Стр.9 / Стр.10 / Стр.11 / Стр.12 / Стр.13 / Стр.14 / Стр.15 / Стр.16 / Стр. 17 / Стр.18 / Стр. 19 / Стр.20 / Стр.21 / Стр.22 / Стр. 23 / Стр.24 / Стр.25 / Стр.26 / Стр.27 / Стр.28 / Стр.29 / Стр.30 / Стр.31 / Стр.32 / Стр.33 / Стр.34 / Стр.35 / Стр.36 / Стр.37 / Стр.38 /